Вечеринка в саду [сборник litres] - Кэтрин Мэнсфилд
– Но это так опасно, – сказала я.
– Вот в этом и заключается вся прелесть опасности или опасность прелести, – сказала Передовая Дама, – и в моей книге есть этот идеал – женщина, которая постоянно жертвует собой.
Я весьма любезно улыбнулась ей.
– Знаете, – сказала я, – я бы тоже хотела написать книгу о необходимости заботиться о дочерях, водить их на прогулки и не пускать на кухню!
Должно быть, мужская часть компании почувствовала вибрации гнева: они перестали петь, и мы вместе вышли из леса – у наших ног расстилался Шлинген, обрамленный по кругу холмами, с белоснежными домиками, сияющими в лучах солнца, «словно яйца в птичьем гнезде», как подметил герр Эрхардт. Мы спустились в Шлинген и заказали кислого молока со свежими сливками и хлебом в постоялом дворе «Золотой олень». Это было приятное местечко со столиками в розовом саду, где куры вольно разгуливали со своими цыплятами – взбирались на свободные столики и клевали красные клеточки на скатертях. Мы крошили хлеб и раскладывали его по мискам, добавляли сливки и размешивали их плоскими деревянными ложками, пока хозяин заведения и его жена стояли рядом с нами.
– Великолепная погода! – сказал герр Эрхардт, указав ложкой на хозяина, который лишь пожал плечами.
– Неужели вы так не считаете?
– Как вам будет угодно, – произнес хозяин трактира с откровенным презрением.
– Такая чудесная прогулка, – сказала фройляйн Эльза, одаривая хозяйку своей самой очаровательной улыбкой.
– Я не хожу пешком, – ответила та. – Когда мне нужно в Миндельбау, то муж отвозит меня: для моих ног есть вещи поважнее, чем топтать пыльную дорогу!
– Мне нравятся эти люди, – признался мне герр Ланген. – Очень нравятся. Думаю, я сниму здесь комнату на все лето.
– Почему?
– Они так близки к земле, что брезгуют ею.
Он отодвинул миску с кислым молоком, прикурил сигарету. Мы ели с почтенным и серьезным видом, а семь с половиной километров до Миндельбау растянулись перед нами бесконечностью. Даже Карл насытил свою жажду действий настолько, что лег на землю и расстегнул свой кожаный пояс. Эльза вдруг наклонилась к Фрицу и что-то зашептала, а тот, выслушав ее до конца, спросил, любит ли она его, после чего встал и обратился к нам с небольшой речью:
– Мы… мы бы хотели отпраздновать нашу помолвку вместе с вами… отправившись на повозке хозяина обратно домой, если… конечно… она выдержит нас!
– Какая благородная идея! – сказала фрау Келлерманн, с облегчением выдохнув, отчего на ее платье с треском лопнули два крючка.
– Это мой маленький подарок, – сказала Эльза Передовой Даме, которая успела съесть три порции хлеба с молоком и чуть не залилась слезами от благодарности.
Втиснувшись в крестьянскую телегу, управляемую хозяином, который продолжал демонстрировать свое презрение к матери-земле, то и дело злобно сплевывая, мы затряслись в направлении дома, и чем ближе подъезжали к Миндельбау, тем больше проникались любовью друг к другу.
– Нужно почаще устраивать подобные прогулки, – сказал мне герр Эрхардт, – потому что в непринужденной обстановке под открытым небом можно лучше узнать друг друга и, разделяя одни и те же радости, почувствовать дружбу. Как там у вашего Шекспира? Минуточку, я помню. «Проверенных и лучших из друзей приковывай стальными обручами!»[23]
– Но, – возразила я, испытывая к нему сильное дружеское чувство, – вся беда моей души в том, что она вообще отказывается приковывать себя к кому-либо, и я уверена, что мертвый вес друга, пусть и проверенного, тут же прикончит ее. Ну и она еще ни разу не проявляла ни малейшей симпатии к оковам!
Он стукнулся о мои колени и извинился за себя и телегу.
– Дорогая юная леди, не стоит воспринимать цитату буквально. Естественно, физически человек не ощущает этих оков, но они есть в душе того, кто любит своих ближних… Возьмем, к примеру, сегодняшний день. Как мы начали? Можно сказать, незнакомцами, а сейчас – как мы возвращаемся домой?
– В телеге, – сказала «единственная отрада», сидя на коленях матери и страдая из-за укачивания.
Мы обогнули поле, которое до этого пересекли пешком, и направились в сторону кладбища. Герр Ланген, откинувшись на край сиденья, приветствовал могилы. Он сидел рядом с Передовой Дамой и был наполовину скрыт ее плечом. До меня доносились ее негромкие слова:
– Вы похожи на мальчишку с развевающимися на ветру волосами.
Герр Ланген, уже чуть менее огорченный, смотрел, как из виду исчезают последние могилы. И я услышала, как она снова пробормотала:
– Почему вы такой грустный? Мне тоже иногда бывает очень грустно, но вы выглядите достаточно молодым, чтобы я осмелилась сказать вам это: я знаю толк в радости!
– И что же вы знаете?
Я наклонилась и прикоснулась к руке Передовой Дамы.
– Не правда ли, чудесный день? – спросила я. – А ваша теория о женщинах и любви – она стара как горы или даже еще старше!
С дороги внезапно донеслось громкое ликование. Да, это снова был он – седобородый, с шелковым платком и неиссякаемым энтузиазмом.
– Что я вам говорил? Восемь километров – так и есть!
– Семь с половиной! – завопил герр Экрхардт.
– Почему же вы тогда возвращаетесь на телеге? Точно восемь.
Герр Эрхардт сложил свои ладони в форме чаши и встал в трясущейся телеге, а фрау Келлерманн схватила его за колени.
– Семь с половиной!
– Подобное невежество трудно игнорировать, – сказала я Передовой Даме.
Кукольный дом
Погостив у семьи Бернелл, милая старая миссис Хэй отправила детям кукольный домик, лишь только вернулась в город. Он был настолько большим, что извозчику и Пэту вдвоем пришлось вносить его во двор, где они и оставили домик за дверью сарая, водрузив на деревянные ящики. Ничего с ним здесь не случится: стояло лето. Да и запах краски выветрится к тому времени, когда его соберутся заносить в дом. Потому что, честно говоря, от домика изрядно разило краской («Как это мило со стороны милой старой миссис Хэй, конечно; очень мило и щедро!»), а тетушка Берил была убеждена, что от этого запаха можно серьезно заболеть. Еще даже до того, как с него снимут мешковину. И уж тем более после…
Вот он, кукольный домик, – темный, покрытый масляной краской шпинатного цвета, с ярко-желтой отделкой. Две маленькие, но крепкие трубы, приклеенные к крыше, были красно-белыми, а дверь, отливавшая желтым лаком, напоминала ириску. Стекла четырех окон – точь-в-точь как настоящие! – были разделены на панели широкими зелеными рейками. Там даже было совсем крошечное крыльцо желтого цвета, по краям которого свисали капли застывшей краски.
Идеальный маленький домик! Кому мешал его запах? Он был частью радости, доказательством новизны.
– Откройте же его поскорее!
Крючок сбоку не поддавался. Пэт поковырял его перочинным ножом, фасад домика откинулся назад, и – вот оно, перед вами гостиная и столовая, кухня и две спальни. Так вот как открывается домик! Почему не все дома так открываются? Это гораздо увлекательнее, чем заглядывать через дверной проем в мрачную переднюю с вешалкой и двумя зонтиками! Ведь именно это, не так ли? – это не терпится узнать о доме, когда кладешь руку на дверное кольцо. Возможно, именно так Бог открывает дома глубокой ночью, когда не спеша обходит их с ангелом…
– О-ох! – маленькие Бернеллы издали звук, выражающий скорее отчаяние. Это было слишком чудесно, это было чересчур. Им еще ни разу не доводилось видеть ничего подобного. Все комнаты были оклеены обоями. Стены украшены картинами, нарисованными на обоях, в настоящих позолоченных рамах. Красный ковер покрывал полы всюду, кроме кухни; алые плюшевые кресла в гостиной, зеленые – в столовой; столы, кровати с настоящим постельным бельем, колыбелька, плита, буфет с крошечными тарелочками и одним большим кувшином. Но больше всего Кези понравилась – страшно понравилась! – лампа. Эта изысканная маленькая янтарная лампа с белым круглым плафоном стояла посреди стола в столовой. Она была даже заправлена и готова к тому, чтобы ее зажгли, но, конечно, делать этого было нельзя. Хотя
